Источник: Viking Answer Lady
Часть I. Введение и описание «ходячего мертвеца»

Представления о загробной жизни у викингов зачастую отличались куда большей непосредственностью, нежели возвышенные скальдические предания о Вальхалле или христианских Небесах: верили, что, как только мертвое тело помещают в могилу, оно «обретает странную, чуждую человеку жизнь и силу» (Hilda Ellis-Davidson. The Road to Hel. Westport CT, Greenwood P., 1943, p. 96). Покойник продолжал вести в могиле некую псевдо-жизнь, не в виде духа или привидения, а скорее как нежить, во многих отношениях сходная с носферату или центрально-европейским вампиром.

Нежить эта была известна под различными именами. В норвежских сагах чаще всего упоминается хаугби (haugbui, от haugr — «курган») — обитатель кургана, труп, продолжающий жить в своей могиле. Хаугби почти никогда не покидает места своего захоронения. В исландских сагах обычно фигурирует драуг (draugr), известный также под названием аптганг (aptrgangr, букв. «ходящий после», «разгуливающий после смерти»). Это «оживший труп, выходящий из своего могильного холма или доставляющий людям беспокойство по дороге к месту погребения» (Ellis-Davidson, The Road to Hel, p. 80). Но и в том, и в другом случае у скандинавской нежити есть физическое тело — собственно, труп покойного, и хотя для ее описания может употребляться слово «привидение», современные представления о призраках или бестелесных духах к этим сверхъестественным существам неприменимы.

Описания внешности этих существ лишний раз подчеркивают, что речь идет именно о «ходячем трупе». К ним применяются эпитеты hel-blar («черный, как смерть» или «синий, как смерть») и na-folr («бледный, как труп»). В «Саге о людях с Песчаного берега» пастух, убитый драугом и обреченный сам превратиться в нежить, становится «весь черный как уголь», а когда убившего его драуга извлекают из могилы, тот оказывается «черным, как смерть». Глам — превратившийся в нежить пастух из «Саги о Греттире» — был якобы темно-синим, а в «Саге о людях из Лососьей долины» одной женщине является во сне умершая колдунья, и когда могилу покойницы вскрывают, то находят там кости — «синие и страшные».

Еще более ужасным казалось то, что оживший труп был способен увеличиваться до огромных размеров. И это не имело никакого отношения к обычному вздутию трупа из-за газов, выделяющихся при разложении, — поскольку тело драуга вдобавок оказывалось невероятно тяжелым и зачастую оставалось неразложившимся даже много лет спустя после смерти. Торольв из «Саги о людях с Песчаного берега» «еще не разложился и вид имел наимерзейший… раздулся до размеров вола» и стал таким тяжелым, что поднять его без рычага было невозможно.

Огромные размеры приписывались драугу, чтобы подчеркнуть его колоссальную физическую силу. В сагах рассказывается, каких огромных трудов родственникам стоило распрямить тело для погребения. Аптганг обладал такой силой, что мог буквально раздавить жертву насмерть. Когда находят убитого Гламом пастуха («Сага о Греттире»), у того «свернута шея, и каждая косточка переломана». В описаниях сражений между человеком — героем саги и драугом обычно не выражается заведомой уверенности в победе героя, хотя тот и сам наделен огромной силой: противники не уступают друг другу, и на протяжении схватки верх берет то один, то другой.

В некоторых рассказах драуги обладают магической силой и способны предсказывать будущее, управлять погодой и превращаться в животных. Живой мертвец может являться в облике тюленя («Сага о людях с Песчаного берега», «Сага о людях из Лососьей долины»), огромного освежеванного вола, серой лошади со сломанной спиной, без ушей и хвоста, или кошки, которая садится спящему на грудь и постепенно становится все тяжелее и тяжелее, пока человек не умирает от удушья. В «Саге о Хромунде Грипссоне» драуг Траин превращается в «существо, похожее на кошку» (kattakyn): «Тут Траин обернулся троллем, наполнив зловонием весь курган, и впился когтями Хромунду в затылок, сдирая мясо с костей…».
Кроме того, драуги могли проходить сквозь землю и камень, как Храпп Убийца из «Саги о людях из Лососьей долины»: «Олав хотел броситься на Храппа, но тот провалился сквозь землю, где стоял, и на том их схватка закончилась». Таким образом, они имели возможность без труда выходить из могилы и возвращаться обратно.

Часть II. Обиталище драуга

Драуг обитал в своем кургане. Несмотря на то, что в Скандинавии бытовали различные формы погребения (согласно литературным источникам и археологическим данным, тела покойных кремировали, погребали в ладьях, под грудами камней или в христианских могилах), все же наиболее распространенным способом в сагах предстает захоронение в кургане. Курган состоял из погребальной камеры, сложенной из камней и покрытой бревнами, и насыпанного поверх нее высокого земляного холма.

Курган Кара Старого в «Саге о Греттире» представлял собой большой сруб с бревенчатым настилом, скрытый под земляной насыпью. В «Саге о Харальде Прекрасноволосом» упоминается курган «из камня и глины», «укрепленный бревнами». В «Саге об Олаве сыне Трюггви» Хакон ярл прячется от Олава в яме, засыпанной землей, наподобие кургана:

Раб [Карк] вырыл в хлеву глубокую яму. Он убрал землю прочь и положил сверху бревна. Тут Тора рассказала ярлу, что Олав сын Трюггви приплыл во фьорд и убил его сына Эрленда. Затем ярл влез в яму и с ним Карк, а Тора закрыла яму бревнами, насыпала сверху земли и навоза и загнала в хлев свиней. Хлев этот был рядом с большим камнем.

Хотя это и не настоящий могильный курган, но упоминание о стоящем рядом большом камне должно вызывать у читателя ассоциации с местом погребения: под такими камнями, согласно поверьям, обитали цверги (карлики) и различная нежить.

Иногда над курганами вспыхивает яркий свет, словно от множества гнилушек. Это сияние «окружает курганы и отмечает границу между мирами живых и мертвых» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 161). Греттир видит такое зарево над курганом Кара Старого:

Как-то поздно вечером, собравшись идти домой, Греттир заметил, что на мысу, ниже Аудунова Двора, вспыхивает яркий огонь. […]

— У нас в стране, — сказал Греттир, — когда видят подобный огонь, говорят, что он идет от клада.

Бонд отвечает:

— Властелин этого огня таков, что навряд ли тебе будет польза допытываться.

Нередко погребальные холмы располагались по соседству с семейной усадьбой, а в англо-саксонских межевых грамотах курганы во многих случаях упоминаются в качестве межевых знаков, отмечавших границу земельных владений. По традиции, человек, наследующий участок земли, должен был перечислить поименно своих предков, владевших этой землей, и указать местоположение их курганов, — только после этого за ним признавалось право наследования. Возможно, в этом и состоит причина, по которой в исландской «Книге о занятии земли» с такой дотошностью указывается и описывается местонахождение могил покойных поселенцев.

Кроме того, со скандинавскими драугами ассоциируются определенные формы ландшафта, в первую очередь — лощина (hvammr), «короткая долина, окруженная горами, но с одного конца открытая в одном направлении» (Reidar T. Christiansen, "The Dead and the Living," in Studia Norvegica 2 (Oslo, 1946), pp. 88-89). Некоторые источники передают также поверье о «мертвецах внутри горы» — гора такого рода функционально отождествляется с курганом. Лощина — это пограничная полоса между горой и долиной, между усадьбой и погребальным холмом, между живыми и мертвыми. Окруженный высокими горами, он защищен от прямых лучей солнца; на протяжении нескольких недель в середине зимы на дне такой лощины совсем темно. Именно таким местом была Тенистая Долина, в которой бесчинствовал Глам из «Саги о Греттире».

Любопытно, что «возвращения покойников ожидали на Рождество или на Новый год, в пору древнего праздника Йоль, приходившегося на середину зимы» (Ellis-Davidson, The Restless Dead, p. 162). Нападения нежити начинались поздней осенью и учащались зимой, в то время года, когда ночи самые длинные. По-видимому, драуги умели также временно наводить темноту и в дневные часы или окутываться облаком тумана, чтобы подкрасться к жертве незаметно. По ночам же драуг таился в зыбком мареве тьмы и лунного света, наподобие того, что описано в «Саге о Греттире»: «Ярко светила луна, и густые облака то закрывали ее, то открывали». Подчас лунный луч, блеснувший во тьме, высвечивает голую кость или отражается призрачным светом в глазах драуга, что еще более усугубляет ужас происходящего.
Во многих сагах отражено «представление об умершем, который живет в могильном кургане, точно в доме, и ревностно охраняет свои сокровища» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 90). Курган мыслился пиршественной залой мертвеца, как в «Пряди о Торстейне Бычьей Ноге», где Торстейна приглашают в «усадьбу» хаугби, уставленную пиршественными скамьями и полную пирующих воинов, или как Святая Гора, в которую «переселились» покойные родичи Торольва, Бородача с Мостра, — «внутри той горы горели большие огни, и доносился изнутри шум пиршества и гул голосов» («Сага о людях с Песчаного берега»).

В древнеанглийской поэзии средоточием пиршественной залы предстают сокровища и дары, вручаемые на пиру, — а в курганах обычно и впрямь хранились драгоценные сокровища: «Там была сложена груда сокровищ — золото и серебро, а под ноги ему поставлен ларец, полный серебра» («Сага о Греттире»). Несметные богатства в схожем контексте описываются также в «Пряди о Торстейне Погибели Хуторов» и в упоминавшейся уже «Пряди о Торстейне Бычьей Ноге».

Поэтому нежить в некоторых отношениях ассоциируется с цвергами-карликами: цверги владеют такими великими сокровищами, как ожерелье Брисингамен (которое они позднее уступили Фрейе), и обитают в недрах гор, под камнями или внутри больших каменных глыб. Многие имена из «Перечня карликов» в «Старшей Эдде», по-видимому, связаны с нижним миром смерти, холода и распада.

Сокровища, заключенные в курганах, неудержимо влекли к себе грабителей могил, о чем свидетельствуют как исторические данные, так и литературные источники. Во многих сагах подобные ограбления описываются в достоверных подробностях, как, например, в «Саге о Греттире»:

Греттир раскопал курган, и пришлось ему изрядно потрудиться. Он работает без передышки, пока не доходит до сруба. День к тому времени уже был на исходе. Он проломал бревна. Аудун заклинал его не заходить в курган. Греттир просил его подержать веревки.

— А уж я докопаюсь, кто здесь живет!

Спустился Греттир в курган. Там было темно и запах не из приятных.

Однако грабителю следовало быть настороже, ибо хаугби бдительно охранял свои сокровища и свирепо атаковал любого, кто нарушит его покой:

Греттир взял все эти сокровища и понес к веревкам, но в то время, как он шел к выходу из кургана, кто-то крепко его схватил. Он бросил сокровища, и они кинулись друг на друга и стали биться ожесточенно. Все разлеталось у них на пути. Могильный житель нападал свирепо. Греттир все пытался ускользнуть. Но видит, что от того не уйдешь. Теперь оба бьются нещадно. Отходят они туда, где лежат конские кости. Здесь они долго бьются, то один упадет на колени, то другой. Все же кончилось тем, что могильный житель упал навзничь со страшным грохотом. Тут Аудун убежал от веревок: он подумал, что Греттир погиб.

Помимо зубов, когтей и общей физической силы, хаугби, обороняющий свое жилище, мог пустить в ход также trollskap — злые чары, как поступает Агнар в «Саге о Золотом Торире» или описанный Саксоном Грамматиком в «Деяниях данов» злобный обитатель кургана Митотин (Mithothyn), который «наслал зловонное моровое поветрие и своими посмертными злодействами оставил по себе память едва ли не худшую, нежели теми, что вершил при жизни».

Более того, хаугби — не единственный обитатель кургана, которого следовало опасаться грабители. В некоторых сагах упоминается также мать мертвеца, которая «вооружена длинными когтями и поэтому описывается как ketta (кошка); она еще более ужасна, чем ее чудовищный отпрыск» (Nora K. Chadwick, "The Monsters and Beowulf," in The Anglo-Saxons: Studies in Some Aspects of their History and Culture Presented to Bruce Dickens, ed. Peter Clemoes. London, Bowes and Bowes, 1959, p. 178).

Часть III. Меры предосторожности: как защититься от «ходячего мертвеца»

Если хаугби, как правило, спокойно сидел в своем кургане, нападая лишь на тех, кто вторгался на его территорию, то драуг, напротив, то и дело выходил из могилы, нанося живым немалый ущерб. Страх перед злобной нежитью в Скандинавии был очень силен. Широко распространенные в эпоху викингов меры предосторожности, призванные помешать покойному восстать из могилы, кое-где применялись и вплоть до XX века.

…в домах, где сохранялся старый уклад, тщательно соблюдали [некоторые древние обычаи]: на грудь покойного помещали раскрытые ножницы, а под одежду подкладывали перекрещенные соломинки. Большие пальцы ног крепко связывали, чтобы покойник не смог сделать ни шагу. В подошвы втыкали иглы. Когда гроб выносили из дома, носильщики трижды поднимали и опускали его, всякий раз поворачивая головой в другую сторону, так чтобы образовался крест. Стулья или скамьи, на которых стоял гроб, опрокидывали, и все горшки и кастрюли в доме переворачивали вверх дном. Заупокойная молитва, которую священник читал при погребении, воспринималась как магическое заклинание, которое должно привязать покойника к могиле и не допустить его возвращения

H.F. Feilberg, "The Corpse-Door: A Danish Survival," in Folklore 18 (1907), p. 366.

Кроме того, в домах проделывали специальные «трупные двери» — отверстия в стенах, через которые гроб выносили ногами вперед. Затем их закладывали кирпичами, чтобы умерший не вернулся: верили, что беспокойный мертвец способен возвратиться только тем же путем, которым покинул дом. Ногами вперед гроб выносили для того, чтобы умерший не мог как следует разглядеть дорогу, по которой его несли к месту погребения (Ibid, pp. 364-369). Эти же меры предосторожности описаны и в «Саге о людях с Песчаного берега»:

Вот Арнкель входит в горницу, идет вдоль скамьи и заходит Торольву за спину; он просил никого не приближаться к Торольву, покуда ему не закроют глаза и не уложат как полагается. Затем Арнкель подхватил Торольва за плечи, но даже ему не хватило сил, чтобы сразу уложить его. Потом он обмотал голову Торольва покрывалом и убрал тело, как полагалось по обычаю. После этого он распорядился сломать стену за спиной Торольва и вытащить его наружу через пролом.

Часть IV. Нападения драугов

Разлагающиеся трупы распространяли заразу и болезни, как в приведенном выше эпизоде со злым колдуном Митотином из «Деяний данов», но в древности, когда никто не имел представления о микробах, причиной «морового поветрия» считалась злая воля драуга, обращенная на живых. Из этого следовало, что драуг в принципе способен и на физическое нападение. Полагали, что драуги тоскуют по всему, чего они лишились, расставшись с жизнью, и завидуют живым. Очень трогательно это описано в «Саге о Фритьофе Смелом», где умирающий конунг говорит сыновьям: «Желаю, чтоб меня похоронили против самого кургана Беле, по ею сторону фьорда, у моря. Будет нам тогда привольно перекликаться о предстоящих событиях».

Образ умерших друзей, переговаривающихся между собой в могилах, не вселяет ужаса: здесь отражена лишь несбыточная мечта о том, чтобы дружба, связывавшая людей при жизни, продолжалась и после смерти. Однако эта тоска по уходящей жизни нередко приобретает и более зловещие оттенки, как в истории Храппа Убийцы, жестокого и свирепого человека, который на смертном одре обращается к своей жене с такими словами: «И когда я умру, то такова моя воля, чтобы мне вырыли могилу в дверях дома и чтобы я был погребен стоя в дверях. Так я смогу лучше следить за моим хозяйством». Далее в саге повествуется: «После этого Храпп умер. Было сделано все, как он сказал, так как жена не осмелилась сделать иначе. Но если с ним худо было иметь дело, когда он был жив, то еще хуже стало, когда он был мертв, потому что он часто вставал из могилы» («Сага о людях из Лососьей долины»).

Страстная жажда вернуть и удержать отнятое смертью отличает драугов, фигурирующих в «Саге о людях с Песчаного берега». В главные покои усадьбы на Вещей Реке возвращается утонувший бонд Тородд со своими спутниками, а затем являются мокрые, покрытые грязью шестеро драугов во главе Ториром Деревянной Ногой. «Домочадцы рванулись из кухни прочь, чего следовало ожидать; у них под рукой ни оказалось ни лучины, ни разогретых камней, ни прочих нужных вещей, так что от огня в тот вечер им не было ровно никакого прока». Ходячие мертвецы не только выгоняют людей на ночь из теплых покоев, но и наверняка учиняют беспорядок в доме, так что он становится непригодным для нормальной жизни даже днем.

В этих сагах «умершие не переходят в лучший мир — напротив, они лишаются привычных домашних удобств и общества своих родичей. Им холодно и голодно» (Christiansen, The Dead and the Living, p. 10). Поэтому ничего удивительного в том, что драуг завидует живым и время от времени возвращается в дом, который все еще считает по праву своим.

Зависть к живым тесно связана с другой движущей силой, которой подчинены самые опасные и могущественные из драугов, — с обуревающим их неутолимым голодом. Этот голод описывается в истории Асмунда и Арана, братьев по оружию, которые дали друг другу клятву, что, если один из них умрет, то второй должен будет три ночи просидеть над ним в кургане. Когда Аран умер, Асмунд воздвиг над ним курган и поместил туда имущество покойного, его стяги и оружие, сокола, пса и коня, а затем приступил к обещанному бдению. «В первую ночь Аран встал с кресла, убил сокола и собаку и съел их. Во вторую ночь он опять встал, убил коня и разорвал его на куски; затем он стал рвать плоть коня зубами, и кровь стекала у него изо рта, покуда он ел. […] В третью ночь на Асмунда напала сонливость, и он пришел в себя лишь тогда, когда Аран схватил его за уши и оборвал их» («Сага об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков»).

Саксон Грамматик, пересказывая этот сюжет, добавляет: «Но не насытился он ни конем, ни псом; он обратил ко мне свои сверкающие когти и оторвал мне ухо, располосовав щеку» (голодные драуги фигурируют также в «Саге о Греттире» — Глам и в «Саге о Хромунде Грипссоне» — Траин). Очевидно, что драуг, пожрав животных, попытался затем полакомиться самим Асмундом. Не исключено, что сверхъестественный голод драуга — физическое проявление терзающей его жажды жизни. Именно поэтому современные исследователи нередко проводят параллели между драугами и вампирами: «В этих преданиях труп, живущий в могиле, всегда наделяется вампирскими наклонностями, сверхчеловеческой силой и неистовым желанием уничтожить любое живое существо, посмевшее проникнуть в курган» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 92).

Жертвами драуга, однако, становились не только те, кто вторгался в его могилу. Бродячие мертвецы истребляли домашний скот — загоняли его до смерти, разъезжая верхом на животных или преследуя их в ужасном обличье полуосвежеванного трупа. Нередко нежить вымещала свой голод и злобу также на пастухах, выпасавших скот по ночам: «в волов, на которых везли тело Торольва, вселилась нечистая сила, а любая скотина, подходившая близко к могиле Торольва, бесилась и выла до самой смерти. Пастух на хуторе в Лощине стал приходить домой чаще обычного, потому что Торольв гнался за ним. Однажды осенью в Лощине случилось такое событие, что ни пастух, ни скотина не вернулись домой» («Сага о людях с Песчаного берега»).

Убивал драуг и животных в стойлах, и неосторожных путников, и тех, кто по ночам беспечно открывал двери на стук: «Когда они сели ужинать, кто-то громко ударил в дверь. Один из них сказал: “Видно, добрые вести подоспели” — и выбежал на двор. Остальные заметили, что слишком уж долго он не возвращается. Тогда они вышли следом и увидели, что он совершенно лишился разума. Наутро он умер» («Сага о людях с Болота»).

Исландский обычай предписывал после наступления темноты тихонько стучаться в окно, и не один раз, а трижды. Сильный же удар в дверь, «в особенности удар однократный был верным знаком того, что в дом пытается проникнуть привидение или еще какое-то злобное существо» (Simpson, Icelandic Folktales and Legends, pp. 135—136).

Хотя оставаться дома по ночам было безопаснее, чем выходить наружу, драуг мог напасть и прямо на дом: «На хуторе в Лощине по ночам часто слышался страшный грохот; люди заметили также, что кто-то частенько ездит на коньке крыши» («Сага о людях с Песчаного берега»). «Езда на крыше» была одним из любимых развлечений драугов; молотя пятками по кровле, они производили ужасный шум, до полусмерти пугая жителей дома: «Кто-то лез на дом и ездил над самыми покоями, и бил по крыше пятками, так что каждая досочка трещала» («Сага о Греттире»). А иногда драуг попросту выламывал входную дверь: «Наличник у входной двери был весь сорван. И теперь на его место кое-как приколотили жерди. Перегородка, которая прежде отделяла покои от сеней, была разломана и выше поперечной балки и ниже» (там же).

Победить ходячего покойника было непросто, но скандинавы верили, что даже однажды умершего можно убить вновь. Как и многие другие сверхъестественные существа, драуг боялся железного оружия, но холодного железа было недостаточно, чтобы загнать его в могилу раз и навсегда. Сперва герой должен был выйти против драуга безоружным и побороть его голыми руками. Затем следовало отрубить ему голову, причем нередко — не простым оружием, а мечом, найденным в его же кургане. Иногда задача усложнялась: герой должен был проскочить между телом и отрубленной головой чудовища, пока труп не упадет на землю; или трижды обойти против хода солнца отрубленную голову и тело ; или вогнать в обезглавленное тело деревянный кол, подобно тому, как в других традициях предписывалось поступать с вампирами. И наконец, чтобы избавиться от драуга наверняка, следовало сжечь его останки дотла, дождаться, пока пепел остынет, а затем похоронить его где-нибудь в отдаленном месте или бросить в море. Только после этого нежить погибала по-настоящему и больше не возвращалась.

Часть V. Параллели между скандинавским драугом и Гренделем из «Беовульфа»

Между поединком Беовульфа с Гренделем в Хеороте и схваткой Греттира с Гламом («Сага о Греттире») обнаруживаются явственные параллели. Аналогии прослеживаются не только на сюжетном плане, но и в описаниях двух чудовищ: «Важно отметить связь между Гренделем и трупом-демоном (аптгангом) Гламом» (Nicholas K. Kiessling, "Grendel: A New Aspect," Modern Philology, 65 (1968), p. 201). Гренделю присущи многие отличительные черты «ходячих мертвецов».

Нора Чедвик в своем анализе эпитетов, использованных в «Беовульфе» для описания Гренделя, указывает, что англосаксонские глоссарии соотносят эти эпитеты с латинскими словами, «ассоциирующимися с подземным миром, некромантией и вредоносным влиянием духов умерших» (Chadwick, The Monsters and Beowulf, p. 175). Подобно драугу, «раздувшемуся до размеров вола», Грендель «огромней любого мужа» (1353) и, обладая соответственной силой, может унести в свое логово пятнадцать человек за раз: «Затем он убил в постелях спящих родичей Хродгара — пятнадцать датских мужей, и сожрал их, а еще пятнадцать унес с собою» (1580-1583).

По-видимому, Грендель, как и драуги, способен превращаться в животных. Грендель вполне однозначно определяется как человек словами guma (973, 1682), haele?a (2072), rinc (720) и wer (105), но при этом обладает и характеристиками чудовища. Рука, которую отрывает ему Беовульф во время поединка в Хеороте, выглядит как звериная лапа с когтями, острыми, как сталь (984-987). Это вызывает ассоциации с кошачьим обличьем, которое принял в битве с Хромундом драуг Траин («Сага о Хромунде Грипссоне»).
Кроме того, Гренделю, как и драугам, присущи вампирские наклонности. Опираясь на данные древнеанглийских глоссариев, Кисслинг связывает слово maere (103, 762), используемое для описания Гренделя, с латинским lamia — «ламия, ведьма-кровопийца» (Kiessling, Grendel: A New Aspect, pp. 195-196). И Грендель действительно пьет человеческую кровь («кровь живую впивало, глотая теплое мясо»).
Логово Гренделя соотносится с курганом драуга. Обиталища мертвых, по распространенным представлениям, находились под камнями и скалами, — и пещера Гренделя также расположена под «серыми утесами» (harne stan, букв. «серый камень», 1415). Выражение under harne stan встречается в «Беовульфе» еще трижды и все три раза — в связи с описанием логова дракона (887, 2553, 2744). В древнеанглийской литературе существует устойчивая ассоциация между драконами и курганами: «Для англосаксонских поэтов само собой разумелось, что могильный курган с сокровищами — это “драконий холм”» (Ellis-Davidson, The Hill of the Dragon, p. 178). Пещера дракона в «Беовульфе» не однажды прямо называется «курганом» (beorh); когда Беовульф велит Виглафу спуститься и поискать драконьи сокровища «под серыми скалами» (under harne stan, 2744), молодой воин повинуется и выносит золото «из-под крыши кургана» (under beorges hrof, 2755). Таким образом, выражение under harne stan служит кеннингом кургана, условным обозначением потустороннего мира и обиталища мертвеца.

И само болото, в котором обитает Грендаль, ассоциируется с жилищем покойника: «Там каждую ночь видят ужасное чудо: огонь над водою» (1365—1366). Болотные воды светятся зловещим огнем, напоминающим огни, что якобы светятся над могильными курганами. Воды этого болота и образовавший его «подземный поток» (1359, 2128) напоминают также о холме дракона: «…курган возвысился, свеженасыпанный, близ моря на мысе» (2411—2412) и «…увидел в скалах жерло, откуда поток изливался» (2545-2546). Курганы многих скандинавских драугов, подобно этому кургану из «Беовульфа», возвышаются на мысу над морем. Таким образом, и болото Гренделя приобретает дополнительную ассоциацию с обиталищем мертвеца.

Местность вокруг болота напоминает лощину-hvammr — обычное местообитание аптгангов. Болото окружено горами и заключено в узкое ущелье, куда редко проникают солнечные лучи:

и где их жилище —
люди не знают;
по волчьим скалам,
по обветренным кручам,
в тумане болотном
их путь неведом,
и там, где стремнина
гремит в утесах,
поток подземный,
и там, где, излившись,
он топь образует
на низких землях (1357—1360)

И далее:

Дальше направились
высокородные
к скалам гранитным,
к теснинам темным,
где меж утесов
стези кремнистые
шли над ущельем,
кишащим нечистью (1408—1411)

Этот ландшафт, как и лощина-hvammr, представляет собой пограничную местность, а Грендель именуется mearcstapa — «блуждающий у границ» (103).

Спустившись под воду, Беовульф попадает в ni?sele — «вражеский зал» (1513), где обитает мать Гренделя. Подобно кургану, это жилище напоминает пиршественный зал — или, точнее, его противоположность. «Антизалы такого рода приобретают поэтический резонанс благодаря ассоциациям с могилой» (Hume, The Concept of the Hall in Old English Poetry, p. 68). Ni?sele освещен «светом огня»; в нем хранятся «доспехи» и «меч победный» (1557) — воистину ценные сокровища с точки зрения воина. Но завладеть этим богатством нелегко: ведь его охраняет мать Гренделя, вооруженная «свирепыми когтями» (1542), как ее сын или как ketta, встречавшаяся в скандинавских курганах.

Нападать на людей Гренделя побуждает то же чувство, которое движет драугами, — зависть к живым. Гренделю заказан путь в Хеорот, в этот «круг света и покоя, за пределами которого — только тьма, лишения и опасности» (Hume, The Concept of the Hall in Old English Poetry, p. 11).

Тут разъярился
дух богомерзкий,
житель потемков,
который вседневно
слышал застольные
клики в чертогах:
там арфа пела
и голос ясный
песносказителя (86—90)

Этот отрывок, помещенный перед описанием первого нападения Гренделя, недвусмысленно объясняет слушателям мотивацию чудовища. Грендель лишен не только радости и уюта, царящих в зале Хродгара, но и не включен в социальную иерархию, традиционно закреплявшуюся раздачей даров, — не допущен к «трону кольцедарителя» (168).

Снедающая Гренделя жажда жизни находит выражение в его чудовищных пиршествах — пожирании дружинников Хродгара. Лишенный утех, которыми наслаждаются дружинники в зале, он в отместку лишает владыку его родичей, а тех — самой жизни. И убивает он точь-в-точь так же, как драуг из «Саги об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков»:

тут же воина
из сонных выхватив,
разъяло ярое,
хрустя костями,
плоть и остов
и кровь живую
впивало, глотая
теплое мясо (742—745).

Само имя Гренделя этимологически связано со значениями «дробитель» или «разрушитель» и вполне уместно для драугов, которые нередко раздавливали своих жертв насмерть.

Как и драуги, Грендель — ночное чудовище, «полночная нечисть», «напасть ночная», «исчадие ночи». Подобно нежити из скандинавских саг, он «скользит в тенях» (703), —

дождавшись часа,
когда помрачится
закатное солнце
и с неба сумерки
призрачным облаком
сползут на землю (650—651).

Как и драуги, Грендель скрывается в тумане:

Из топей сутемных
по утесам туманным
Господом проклятый
шел Грендель (710—711) —

и глаза его в зыбком лунном свете так же вспыхивают зловещим огнем:

во тьме полыхали
глаза, как факелы (726—727).

Явившись в Хеорот в последний раз перед смертью от руки Беовульфа, Грендель объявляет о себе одним ударом в дверь, — так же, как в скандинавских сагах поступают драуги, пытающиеся проникнуть в дом:

Едва он коснулся
рукой когтелапой
затворов кованых —
упали двери,
ворвался пагубный
в устье дома (721—724).

Этот эпизод и разрушения, которые Грендель учиняет в зале во время поединка с Беовульфом, напоминает нападения драугов на скандинавские дома:

грохот в доме;
на редкость крепок,
на диво прочен
был зал для трапез,
не развалившийся
во время боя (770—773).

Наконец, победить Гренделя можно лишь теми же способами, что и драуга. Беовульф чувствует, что от железных мечей проку не будет, пока он не поборет чудовище голыми руками (677—683, 798—805, 987—990). Когда противники сходятся в поединке, выясняется, что они почти равны друг другу по силе. Беовульф ранит врага, но добить его не удается: Грендель спасается бегством (967—970). Но в конечном счете одной медвежьей хватки Беовульфа недостаточно, чтобы избавиться от Гренделя и его матери: поборов чудовищ, герой должен отрубить им головы:

далеко отпрянула
мертвая туша,
когда от тулова
отъяло лезвие
огромную голову (1588—1590).

Такая же участь постигла и мать Гренделя:

сплеча ударил
и снес ей голову, —
шею рассекши,
разбив хребтину,
пронзило лезвие
плоть зломерзостную (1565—1568).

В целом, Грендель как оборотень-великан, жилище которого обладает приметами потустороннего мира, который нападает на людей по ночам, подкрадываясь к ним в тумане, и которым движут жажда жизни и зависть к живым, весьма близок образу ходячего мертвеца, фигурирующему в скандинавских сагах. Впрочем, как «порождение той эпохи, в которую скандинавская традиция вступила во взаимодействие с южной, идущей от античности» (Kiessling, Grendel: A New Aspect, p. 201), Грендель — образ более сложный: элементы древнегерманской культуры англосаксов соединились в нем с новыми христианскими веяниями.

Литература
Chadwick, Nora K. "Norse Ghosts: A Study in the draugr and the haugbui". Folklore 57 (1948).
Chadwick, Nora K. "The Monsters and Beowulf," The Anglo-Saxons: Studies in Some Aspects of their History and Culture Presented to Bruce Dickens. Ed. Peter Clemoes. London: Bowes and Bowes. 1959. pp. 171-203.
Christiansen, Reidar T. "The Dead and the Living". Studia Norvegica 2 (Oslo. 1946) pp. 3-96.
Clemoes, Peter, ed. Anglo-Saxon England. Cambridge: University Press. 1974.
Ellis-Davidson, Hilda. "The Hill of the Dragon: Anglo-Saxon Burial Mounds in Literature and Archaeology". Folklore 64 (1950). pp. 169-185.
Ellis-Davidson, Hilda. The Road to Hel. Westport CT: Greenwood Press. 1943.
Feilberg, H.F. "The Corpse-Door: A Danish Survival". Folklore 18 (1907).
Foote, Peter G. and David M. Wilson, The Viking Achievement. London, Sidgwick & Jackson. 1970.
Fox, Denton and Hermann Palsson, trans. Grettirs Saga. Toronto: University of Toronto Press. 1974.
Garmonsway, G.N. and Jacqueline Simpson. Beowulf and Its Analogues. New York: E.P. Dutton. 1968.
Hanning, Robert W. "Sharing, Dividing, Depriving — The Verbal Ironies of Grendel's Last Visit to Heorot". Texas Studies in Literature and Language 15 (1973).
Hollander, Lee M. The Poetic Edda. Austin: University of Texas Press. 1962.
Kiessling, Nicholas K. "Grendel: A New Aspect". Modern Philology 65 (1968).
laeber, Frederick, ed. Beowulf and the Fight at Finnsburg. 3rd ed. Lexington MA: D.C. Heath & Co.. 1950.
Magnusson, Magnus and Hermann Palsson, trans., Laxdaela Saga. Harmondsworth: Penguin. 1969.
O'Keefe, Katherine O'Brien. "Beowulf, Lines 702b-836: Transformations and Limits of the Human". Texas Studies in Literature and Language 23 (1981).
Palsson, Hermann and Paul Edwards. Gautrek's Saga and Other Medieval Tales. Harmondsworth: Penguin. 1970.
Palsson, Hermann and Paul Edwards, trans. Eyrbyggja Saga. Buffalo: University of Toronto Press. 1973.
Palsson, Hermann and Paul Edwards, trans. Egil's Saga. Harmondsworth: Penguin. 1976.
Saxo Grammaticus. The History of the Danes. trans. Peter Fisher. Totowa: Rowman and Littlefield. 1979.
Simpson, Jacqueline. Icelandic Folktales and Legends. Berkeley: University of California Press. 1972.
Simpson, Jacqueline. The Northmen Talk. Madison: University of Wisconsin Press. 1965.
Sturluson, Snorri. Heimskringla: History of the Kings of Norway. trans. Lee M. Hollander. Austin, University of Texas Press. 1964.
Vigfusson, Gu?brandr and F. York Powell. Origines Islandicae. Oxford: Clarendon. 1905.
Williams, David. "The Exile as Uncreator". Mosaic 8 (1975).
 

Перевод с англ. А. Блейз.
Стихотворные фрагменты из «Беовульфа» приведены в пер. В. Тихомирова.